Дорожные впечатления Н. Сурина «Среди сибирских дельцов»

Дорожные впечатления Н. Сурина «Среди сибирских дельцов» – описание деловой поездки в 1911 году по маршруту: Санкт-Петербург — Москва – Екатеринбург – Курган — Петропавловск – Боровое — Петропавловск.

Восток проснулся, господа!
П.А. Столыпин.

Совсем недавно, работая с документами и материалами на электронном портале Томской областной универсальной научной библиотеки имени А.С. Пушкина, выбрал для чтения периодический сборник «Сибирские Вопросы», который был основан в 1905 году. Он издавался в Санкт-Петербурге на средства сибиряка-иркутянина В. П. Сукачева. Издание освещало вопросы, касающиеся образовательного уровня местного сибирского населения, их экономического благосостояния, развития местного самоуправления, упорядочения переселенческого дела и правильного разрешения инородческого вопроса. С 1905 по 1906 годы сборник выходил как ежегодник, с 1907 года — еженедельно. В № 15-16 сборника за 1911 года на стр. 61-65 привлекла внимание статья — дорожные впечатления Н. Сурина «Среди сибирских дельцов».

Начинает статью автор очень живописно.
Сибирский северный экспресс, красивой пестрой лентой вытянувшийся у дебаркадера Николаевского вокзала, судорожно вздрагивал от толчков паровоза, грузно выбрасывавшего клубы дыма. Второй звонок. Последние объятия, последние поцелуи….

Ничего не изменилось за сто с лишним лет, если только немного — нет уже клубов дыма, паровозы заменены скоростными современными электровозами. А эмоционально – все по-прежнему: объятия, поцелуи, все трогательно и знакомо. Поезд отправлялся в далекий, комфортный и увлекательный путь — Транссибирский, который был одним из самых удивительных достижений имперской России XIX века. 25 февраля/9 марта 1891 года именным высочайшим указом министру путей сообщения «разрешено сооружение железнодорожного пути от города Владивосток до пристани Графской и повелено безотлагательно приступить к строительным работам». Этот указ принято считать началом грандиозного сооружения Сибирской магистрали. 7/ 19 марта 1891 года был опубликован рескрипт императора на имя наследника престола цесаревича Николая Александровича:

«Повелеваю ныне приступить к постройке сплошной через всю Сибирь железной дороги, имеющей (целью) соединить обильные дары природы сибирских областей с сетью внутренних рельсовых сообщений. Я поручаю Вам объявить таковую волю мою, по вступлении вновь на русскую землю, после обозрения иноземных стран Востока. Вместе с тем возлагаю на Вас совершение во Владивостоке закладки разрешенного к сооружению, за счет казны и непосредственным распоряжением правительства, Уссурийского участка Великого Сибирского рельсового пути».

Официальной датой начала строительства самой длинной в мире железной дороги стало 19/ 31 мая 1891 года, когда наследник престола цесаревич Николай Александрович торжественно заложил первый камень новой дороги и лично вывез первую тачку с землей для железнодорожной насыпи во Владивостоке. Следует отметить, что это был первый в мировой практике опыт строительства дороги не только такой длины, но и высокой сложности. Новый путь проходил через сибирские просторы, широкие реки и озера, леса и часто полностью безлюдные места. Сквозное движение по тогда одноколейному пути открылось 1/ 14 июля 1903 года. Еще не был закончен участок вокруг Байкала, поэтому составы перевозили через озеро на ледокольных паромах, которые заказали в Англии. Каждый такой паром принимал по 25 вагонов. Непрерывный же рельсовый путь был открыт 16/ 29 октября 1905 года.

Только благодаря открытию Транссиба стали возможны экономические преобразования Петра Столыпина, возглавившего правительство в 1906 году. Население Сибири прибавляло по полмиллиона человек ежегодно, росли города, осваивались всё новые и новые земли. Зерна по Транссибу пошло столько, что пришлось вводить «челябинский барьер» — специальный внутренний таможенный сбор, чтобы ограничить хлебный вал из Сибири. В огромных количествах экспортировали в Европу масло: в 1898 году поставляли 2,5 тыс. т, а в 1913-м — более 70 тыс. т. В итоге Россия получила то, что лаконичнее и емче всех выразил Петр Аркадьевич Столыпин: «Восток проснулся, господа!»

Продолжаем чтение дорожных впечатлений Н. Сурина.

— Нюточка, береги себя, ради Бога… — глухо говорила старушка, крестя свою дочь сестру милосердия, уезжавшую на харбинскую чуму.
— Доверенному-то, Ваня, строго накажи касательно соболя-то… Не продешевил бы… — наставительно басил, поглаживая бороду, купец в еноте, а Ваня, с серебристой сединой на висках, кивал головой в знак согласия.
— Завидую вам, — говорил мне приятель-сибиряк, — через три-четыре дня попадаете в полосу ядреных морозов, не то что здесь — мозглятина какая-то… Эх! на лыжах бы теперь по кедровым лесам — гуляй душа!..

И только бесстрастные лица иностранцев, которых в этих поездах всегда много, не гармонировали с моментом. Они солидно посматривали на суетливые прощанья, попыхивая сигарами, и время от времени перебрасывались односложными замечаниями.
Сиреной завыл локомотив, проскакивая Обводный мост и вылетая на плато фабрик и заводов.
Пассажиры все собрались в вагоне-ресторане: как раз был час завтрака.

Любопытное зрелище представляет собой вагон-ресторан сибирских экспрессов. Костюмы, начиная от русской поддевки и кончая американским клетчатым халатом; речь на всех языках, с характерными для каждого из них особенностями в интонации; чисто деловые разговоры о предприятиях, пересыпаемые тысячами и миллионами рублей, долларов, марок и фунтов стерлингов — все это на момент заставляет вас забыть, что вы в поезде, и переносит на международную биржу, где человеческая жизнь расценивается только долларами.

С любопытством смотрят иностранцы на мелькающий калейдоскопичный пейзаж Севера, перебрасываясь лаконическими фразами, чередуя глотки шустовского коньяка из высоких рюмок с затягиваниями синеватым, едким дымом крепких сигар. И кует стальная мысль этих грюндеров с берегов Шпре, Темзы и Миссисипи ряд новых предприятий, грандиозность которых поражает инертный ум сибиряка.
_______
Справедливости ради и в подтверждение выше сказанному хочу добавить, что в России был хорошо развит железнодорожный транспорт, вагоны имели 4 класса и все были достаточно удобными. Русские железные дороги были самыми дешевыми и комфортабельными в мире, они имели и для III класса спальные вагоны. Россия в отношении комфорта поездов шла далеко впереди Западной Европы. А вот ездить в европейских поездах было для русских чистой мукой. Но совершенно новым подходом к вопросу комфорта в путешествии стал удивительный Сибирский экспресс. Вагоны в составе были только второго и первого класса, оборудованные паровым отоплением, кондиционированием и электрическим освещением. В 1867 году Джордж Мортимер Пулльман изобрел новинку — вагон-ресторан. И в 1896 году такие вагоны появились в России, а именно, на Сибирском экспрессе.

На русском Транссибирском поезде № 1, кроме ресторана, была уютная библиотека, а также гостиная, богато украшенная, служащая и музыкальным салоном. Здесь собирались пассажиры послушать игру на пианино, выпить чаю или бокал вина. В поезде можно было принять ванну, каждые три дня меняли белье. В то время зародилась традиция подавать чай путешественникам в знаменитых подстаканниках. Путь от Москвы до Владивостока занимал 17 суток. Трехразовое питание на человека в вагоне-ресторане выходило всего в 1 рубль 25 копеек. Несмотря на то, что билет от столицы империи до Иркутска стоил недешево – 104 рубля, до Владивостока, соответственно, дороже – 114 рублей; билет на экспресс из Петербурга в Париж стоил даже чуть дешевле – 100 рублей. Каждые 10 дней по три туристических состава в месяц регулярно отправлялись в Сибирь и обратно. С одной стороны, недешево, зарплата квалифицированного рабочего на Путиловском заводе в конце ХХ века была 25 рублей в месяц, а оклад офицера аппарата Морского министерства – 200 рублей. Но для среднего класса жителей двух столиц – Петербурга и Москвы, москвичам билет обходился чуть дешевле, – лучшего способа посмотреть Россию и придумать было нельзя.

Продолжаем чтение дорожных впечатлений И. Сурина.

Екатеринбург — первый этап, где экспресс выбрасывает десяток немцев, англичан и американцев. С тем же спокойным видом, с каким они смотрели из зеркальных окон вагона, эти грюндеры растекаются по Уралу, проникают на Тавду и Ухту и, смотришь, через несколько месяцев нарождается несколько новых акционерных компаний по разработке железной руды, нефти, по экспорту леса, вырастает десяток-другой заводских труб там, где в течение четверти века прилаживался русский капитал, но дальше кустарничества и старательства не пошел.

Правда, в последние годы Урал как-то замер, благодаря общему упадку мировой промышленности, русской в особенности, а также вследствие нерешенности посессионного вопроса, который, по мнению одного из министров, более запутан, чем узел Гордия. Предприимчивые англичане и немцы, не задумывающиеся насчет затрат на верное дело, заняли в отношении Урала выжидательную позицию и перенесли центр своих предприятий в Западную Сибирь, Степной край, где, помимо наличности богатства различных ценностей, широкое поле для выгодного помещения свободных капиталов.

Город Курган. Ему суждено играть роль насоса, присасывающего к себе по радиусу на 100—150 верст все молоко с тем, чтобы, в виде масла, выбрасывать его в миллионах пудов за границу, а до того, что дети лишены теперь капли молока, нет дела: ради баланса государственного казначейства должны нести лишения и подрастающие граждане.

Но этого мало. Предприимчивый ум иностранца не мог успокоиться на одном масле, тем более что из этой отрасли выжато все что можно, и на расширение дела нет надежды. И вот, вблизи полотна железной дороги вырастает сначала экспортная свинобойня немецкой компании «Брюль и Тегерсен», а потом тут же английская компания Union возводит грандиозное сооружение — холодильник и экспортную бойню.

Потянулись к Новому Порту, Виндаве и Риге сотни вагонов с беконом (соленая свинина), бараниной и яйцами, запестрели улицы Кургана новыми вывесками: «Здесь скупка яиц».

И вся эта сотня контор, имеющих тысячи агентов, шныряющих по селам Курганского и Ишимского уездов, работает на заграницу, отдавая ей все продукты, обогащая компании, поддерживая баланс, но ровно ничего не давая ни населению, ни краю.
Одно сплошное выкачивание.

Петропавловск — это уже центр предпринимательских вожделений. Здесь англичане, немцы и американцы думают водрузить свой предпринимательский флаг и развернуть деятельность в более широком масштабе.

За ту неделю, которую я провел в обществе иностранцев, мысленно вырастали в моем представлении заводы: кожевенные, кишечнопромывательные, консервные, салотопленные; холодильники; вся степь покрывалась сетью подъездных путей.

И это было не хвастовство завравшегося прожектера, а вполне продуманный план выгодной эксплуатации края.
И в то время, пока русские предприниматели, вообще тугие на подъем, собираются что-то соорудить, пока русские компании разрабатывают, сидя в Петербурге и Москве, проекты более целесообразной промышленности, иностранцы усиленно куют дивиденды в 15—20%.

— Удивительный народ, — делился со мной впечатлениями владелец петропавловской гостиницы, где я остановился. — Не чета нашему… Русский коммерсант приедет и норовит все молчком, ко всем относится подозрительно, до всего хочет своим умом дойти. Пройдет неделя-другая, заговорит издалека, намеками, и как будто его касается совсем другое дело, а этим он интересуется так только, мимоходом… Через месяц соберется уезжать; спросишь — ну как, мол, насчет дельца?.. «Да што, — говорит — а сам в сторону смотрит, — надо думать…» И пока думает, иностранец из-под носа тащит лучшие жирные куски… Этот предприниматель совсем иной… Не успеет в номер влезть, как начинает на машинах стучать и коридорный только успевает письма таскать. На всех заводах побывает, кой к кому из купцов заглянет, всю прислугу расспросит, а назавтра в степь едет… Вернется на день — на два — снова в степь. Смотришь, через месяц у него весь план готов, расчет полный, а главное — ничего не упущено, все учтено… Недавно американец тут жил — хотят от Петропавловска вести дорогу до Борового, где у них консервный завод, — так он в месяц про интересующее его скотопромышленное дело знал столько, сколько я узнал за шесть лет своей жизни…

В этом я убедился лично. Иностранцы не скрывают своих планов, действуют открыто, как открыто удивляются инертности русских предпринимателей.
— По долларам ходят, — говорил представитель известной английской компании «Свифт», — и не дают себе труда нагнуться и поднять… Здесь капитал даст дивиденд, на который трудно рассчитывать у нас от самого выгодного предприятия…

Иностранцы-предприниматели учитывают все, вплоть до русской инертности. Они учли и то, что Петропавловск для степной скотопромышленности своего рода Рим: к нему ведут все скотопромышленные пути; и то, что колонизационная волна, поглотившая лучшие западносибирские земли, оставила нетронутыми солончаковые петропавловские пастбища: и то, что сотни гуртов скота, откармливаемого на этих пастбищах, убиваются к зиме и расходятся в виде второсортного, а то и третьесортного продукта по заводам Урала; наконец, учли и ту рабскую зависимость дела от капризов погоды, которые ежегодно наносят миллионные убытки промышленности края.

Учли и смело начинают вкладывать свои свободные капиталы в ряд крупных предприятий. А пока русский предприниматель схватится и обычно начнет рассуждать о необходимости строгого протекционизма, Западная Сибирь вся будет захвачена иностранными предпринимателями, и сотни огромных насосов, в виде фабрик и заводов, начнут выкачивать из края молоко, яйца, мясо. И если теперь население жалуется, что у них молоко до капли поступает на заводы, «потому нужда в копейке», то скоро позабудут вкус яйца, а на мясо будут смотреть как на лакомство.
__________
О консервном заводе английского промышленника Бергля на восточном берегу озера Большое Чебачье есть информация у Павла Косовича в работе «Исторический обзор. Город Щучинск 1850-1991»:

Место выбрали удачное – и сырьем, и рабочей силой завод был обеспечен достаточно. Богатые кочевники и зажиточные станичники поставляли крупный рогатый скот и баранов в больших количествах, а бедняки, как казахские, так и русские, охотно шли работать на завод, где зарплата была выше, чем у простого батрака.

Открытка на бланке Всемирного почтового союза. Курган: издание фотографии А. И. Кочешева, 1909 – 1914 гг. Детский музей открытки, Санкт-Петербург. Режим доступа: интернет-портал Президентской библиотеки имени Б. Н. Ельцина (Санкт-Петербург).

Администрация завода обещала рабочий день от шести часов утра до восьми вечера, с полуторачасовыми перерывами на завтрак и обед. Зарплата была 40-60 копеек в день взрослым и 30-45 копеек подросткам.

Батракам, гнувшим спину на хозяев от зари до зари, даже такие условия показались счастьем, и скоро в цехах завода работало до тысячи человек, а в иные сезоны и больше. Условия работы были тяжелые, а когда началась Первая мировая война, то стали поистине каторжными. Под предлогом срочных заказов рабочих постоянно задерживали в цехах до десяти-двенадцати часов вечера, почти ничего не платя.

В мясопорционном, прессовочном, паяльном цехах и на бойне оплата была сдельной. Здесь рабочий день доходил до 20 часов. «Дольше поработаешь – больше заработаешь», — говорил сам Бергль. Иных рабочих из цехов выносили на руках – отдышаться. «Слабенек», — вздыхал хозяин, и спешил такого поскорее уволить и выселить из заводского общежития.
Кроме того, на заводе практиковался и подрядный способ работы. Подрядчик еще больше вытягивал силы из рабочих и, помимо того, удерживал в свою пользу часть из их заработной платы. Заработок рабочих хозяин сумел уменьшить наполовину – выдавали не деньгами, а бонами в заводской магазин, где рабочим приходилось платить за некачественный товар втридорога. Но больше всего озлобляло рабочих то, что на заводе постоянно происходили несчастные случаи, нередко со смертельным исходом.

Хозяина эти ужасы мало беспокоили: на содержание калек и семей погибших он не платил, а рабочих хватало. «На твое место будет двести», — щеголяя знанием русского языка, часто говорил Бергль, когда отдельные рабочие пытались протестовать. Негодование и злоба рабочих все нарастала, но отупевшие от непосильного труда, они лишь глухо ворчали, не в силах дать отпор.
Так продолжалось почти до конца 1915 года, пока на заводе, в амбулатории, не появился новый врач Виноградов, а в табельной – табельщик Степанов, казак из Котурколя. С первых дней своего появления Виноградов, под видом обхода больных, начал посещать общежития и квартиры рабочих, вел с ними беседы, настаивал на дружных выступлениях в борьбе за свои интересы…
Постоянными участниками бесед вскоре стали Г.М. Решетняк, М. Шиндин, Сечкин, Евтушенко. Втягивались и другие рабочие. Виноградов говорил и о большевиках, но рабочим тогда важнее было, как смирить хозяина. Степанов, пользуясь случаем, вел разъяснительную работу на самом заводе. Виноградов и Степанов оказались той искрой, от которой гнев рабочих вырвался наружу.

В 1916 году на заводе начались массовые выступления с коллективными требованиями, испугавшие хозяина. Рабочий день был сокращен до десяти с половиной часов, сверхурочная работа стала аккуратно учитываться и оплачиваться.
Весть о свержении царя рабочие консервного завода приняли радостно, как давно ожидаемую. Сразу были проведены демонстрации, шли с красным флагом, пели революционные песни. После демонстрации представители уездной власти созвали общее собрание, на котором был избран Совет депутатов, в его состав вошли Виноградов, Шиндин, Сечкин, Маслов и другие.

Владелец завода, после получения известия о падении самодержавия, бежал за границу и совет на первом же заседании решил взять руководство заводом в свои руки, организовал сдачу готовой продукции и контролировал денежные средства.

Члены совета, за исключением Виноградова, были малограмотными, заведующие цехами, бухгалтер и счетоводы остались прежними, заменить их было некому, работе совета они не помогали, но все же, после преодоления первых трудностей, завод начал работать бесперебойно.

Помощь депутатам оказывали сами рабочие, подсказывали им, что требуется для каждого цеха.

О восстании белогвардейцев с чехословаками в Петропавловске, падении Советской власти и наступлении белых вглубь края Виноградов узнал заранее, и члены совета успели скрыться до появления колчаковцев на заводе. Замешкался один Шиндин, ему пришлось шесть-семь часов скрываться в бочке с водой, стоявшей возле завода.

Хозяин завода Бергль вернулся из Англии в августе 1918 года, уверенный, что Советская власть свергнута окончательно. Но рабочие были уже не те. Продолжительность рабочего дня под их нажимом осталась десять часов, бесплатно сверхурочно работать никто не соглашался, платить бонами вместо денег тоже не удалось.

Рабочие заставили хозяина и техникой безопасности заниматься, например, обшить предохранительной обшивкой из теса автоклавы, возле которых работали варщики консервов. От раскаленного голого железа температура доходила до +117°С. Бергль пробовал увольнять передовых рабочих с завода, но это мало помогло, оставшиеся покорности не проявляли, а всех не уволишь – не с кем будет работать тогда. Война народу поубавила. Хозяину пришлось смириться. После восстановления Советской власти и разгрома колчаковцев Бергль снова уехал к себе на родину.

Как сообщила нам Алевтина Марковна Дараган, у него была жена – казачка из станицы Котуркольской, трое детей. Но уезжать в Англию жена Бергля отказалась. Эту информацию сообщила Алевтине Марковне одна из его дочерей.

Постановлением Сибирского Совнархоза от 10 июня 1920 года завод был национализирован и получил название – «Сибирский государственный консервный завод № 1». Находился он в ведении Сибирского продовольственного комитета. Но военное положение, нерегулярные поставки сырья, износ оборудования и перебои с отоплением сильно подорвали производственную мощность предприятия.

В 1920 году управляющим Сибирского Государственного консервного завода был назначен О.Ю. Борк.
Сохранились его записи, в которых говорится об отчаянных попытках спасти положение завода: «Не получено материалов», «Предполагалось производить 30 тысяч консервных банок в сутки», «Предложено коптить мясо и вырабатывать колбасу до 500 пудов в сутки при убое 150 голов скота в сутки», «Все это могло дать 500 пудов колбасы и 500 фунтов копченого мяса хорошего качества».
«13-16 декабря 1920 года:
— заготовка дров;
— консервные банки: при лесопилке установили 7 станков, это давало 7200 банок в сутки.
— требуется основная силовая установка, бараки для рабочих и помещение для детского сада. Закончено помещение и оборудование для общественной столовой».

В конце 1920 года был назначен новый начальник – военком Анардович. Судя по записям и сводкам, он сумел несколько поправить дела:
«Ремонт завода производился без всякого плана»,
«Расточительство материалов. Требовался токарный станок, для его работы использовали котел большой силовой установки, хотя можно было поставить этот станок в локомобильном отделении завода, и тогда на его работу совсем не нужно было топлива».
«Недельная производственная сводка. 24-31 декабря 1920 года:
— доставили дрова;
— банки – 37260 банок, довели до 90000 шт.;
— для ремонта прибыло из Петропавловска 100 пудов разного железа».
С 1921 года завод был передан в управление Сибирского совнархоза. В соответствии с указанием Уполкирпромбюро от 20 августа 1921 года он был переименован в «Киргизский консервный завод № 1» Киргизского промышленного бюро ВСНХ, а с марта 1923 года – «Боровской консервный завод Управления промышленностью Акмолинской губернии».

Прошло три года. С 25 октября 1923 года на заводе стала работать оценочная комиссия. Решался вопрос о передаче завода в аренду курорту «Боровое». Со стороны завода в нее входил управляющий заводом инженер Боргуль В.П., со стороны Госкурорта «Боровое» Патрушев И.И. и техник Фадеев В.Н.; присутствовал представитель Управпромгуба начальник экономико-финансового отдела Акмолинской области Анучин-Панкратов Е.А.

Комиссия произвела осмотр, обмер, подсчет и оценку зданий, оборудования и прочего имущества Боровского консервного завода с подсобными предприятиями.
Было установлено следующее:
«1. Каменный корпус завода построен в 1910 году. В 1913 году был пожар. Последний ремонт перестройки и перекрытия крыши был сделан без соблюдения технических правил.
2. От долголетнего действия паровых котлов, салотопенных баков и пр. произошло разрушение деревянных частей и железных перекрытий отдельных помещений.
3. Требуется ремонт стен и каменных полов, покрытия крыш. Нужны стекольные, малярные работы и отопление.
4. Деревянные строения построены в 1912 и 1919 годах с нарушением технических правил. Все строения требуют капремонта.
5. Тесовые бараки построены в 1907 году.
6. Машины, станки, оборудование – все устарело».
Судя по документам, ремонт и восстановление завода представлялись невозможными. И в ноябре 1923 года Боровской консервный завод был ликвидирован.

Все это произойдет в будущем. А пока, давайте вернемся к описанию путешествия из Москвы до Борового И. Сурина, вторая часть которых была опубликована в 1911 году в периодическом сборнике «Сибирские Вопросы», № 22-23, стр. 52-56:

II

В 240 верстах от Петропавловска, в Кокчетавском уезде, на берегу красивого озера раскинулся поселок Боровой.

Еще недавно он олицетворял собою ту непроходимую глушь, куда и ворон призадумался бы занести свои кости, а теперь — он…
— Что вы теперь видите, — говорил мне мистер Моррис, гражданин Альбиона, — это только начало… Через 15—20 лет здесь будет крупный город, заводская и фабричная деятельность которого затмит и Курган, и Омск, и другие города Сибири… Дайте только нам приложить наши свободные капиталы…

До японской войны поселок, повторяю, являл собою пустое место. Во время войны, когда русская предприимчивость развернулась во всю ширь за счет казны, один смышленый генерал предпочел боевой деятельности предпринимательскую: занялся, конечно, при приличной субсидии от казны, поставкой мясных консервов для действующей армии и с этой целью соорудил в пос. Боровом консервный завод. Каковы были эти консервы, попали ли они на позиции, или в тылу задержались — история умалчивает, да и не в этом дело. Факт тот, что завод действовал, а по окончании войны перешел в руки одного из предприимчивых граждан Шпре. Насколько выбор места оказался удачным, можно судить по одному тому, что дивиденд завода в 1909 году выразился в 300.000 руб. Цифра настолько почтенная, что даже мистер Моррис, привыкший в своих лондонских предприятиях к солидным барышам, энергично причмокнул бритыми губами, увидев в отчете такой баланс. Пожар завода и ряд неблагоприятных условий последних двух лет, главным образом бескормица, отразившаяся на киргизском скотоводстве, а кроме того, некоторые семейные обстоятельства, понизили энергию немца, владельца завода, и он вошел в переговоры с одной английской фирмой, представителем которой и явился мистер Моррис.

Курган: издание фотографии А. И. Кочешева, 1909 – 1914 гг. Детский музей открытки, Санкт-Петербург. Режим доступа: интернет-портал Президентской библиотеки имени Б. Н. Ельцина (Санкт-Петербург).

В течение тех трех дней, которые мы употребили на осмотр завода, мистер, заглядывая во все закоулки, внимательно выслушивая объяснения директора предприятия, не проронил о деле ни слова, за исключением пресловутого «o, yes»… Молча посасывал он свою сигару, когда и я знакомил его с данными о положении киргизской скотопромышленности. Только глаза, то уходившие вглубь орбит, то широко раскрывавшиеся, явно говорили, что ожидания мистера далеко перешли пределы. Но зато, когда мы пустились в обратный путь, в Петропавловск, мистер дал волю своим соображениям и впечатлениям.

— Вы, русские, если и представляете себе, какие скрываются тут богатства, если и допускаете возможность огромного дивиденда от эксплуатации их, то никогда не сумеете учесть самых существенных моментов… Вы не сердитесь, ведь вы не предприниматель, — вдруг он с улыбкой обратился ко мне. Я поспешил успокоить любезного мистера.
— Генерал, который основал здесь консервный завод, или случайно остановился на выборе места, или в его жилах течет струйка нашей, английской крови… Эти пересекающееся скотопрогонные тракты и обилие ярмарок дают широкую свободу выбора скота, делают невозможной конкуренцию, на этих пастбищах является полная возможность дешевого откорма гуртов, богатые сенокосы обеспечивают на зиму дешевым и хорошим кормом… Тут не миллионы фунтов вывозить можно, а сотни миллионов фунтов. Можно консервными товарами забросать не только Лондон, но и всю Англию, составить серьезную конкуренцию австралийскому мясу. Нужно только устроить правильный транспорт, а для этого требуется железная дорога от Борового до Петропавловска. Вот тут-то, как говорят русские, и точка с запятой…

Последние три слова он произнес по-русски, и у него вышло: «тошка шапятой», что невольно вызвало у меня улыбку. «Вот, — подумал я, — все учел, как бы выгоднее проглотить лакомый кусок, а по-русски слова правильно не может сказать»…
— В чем же эта точка с запятой? — спросил я, желая поддержать разговор.
Мистер достал сигару, обрезал ее с обоих концов круглыми ножницами-брелоком, закурил и, затянувшись два раза, проговорил:
— А в том, дорогой сэр, что русское правительство само не будет строить этой дороги, да и нет смысла для него…
«Ну, насчет того, есть или нет смысла, ты, почтенный мистер, кривишь душой» — мелькнуло у меня в голове.
— …а нам, за наш собственный риск и страх, оно не разрешит, потому что компания иностранная…
Мистер просматривал отчеты, проверял балансы завода, а я возился с средней годовой вступлений киргизского скота в Акмолинскую область.

В дверь нашего номера-конторы постучали.
— Please… — произнес мистер, не отрывая глаз от отчетов.
В комнату вошел высокий господин с полуседой головой, хотя моложавое лицо говорило, что ему не много лет, безукоризненно одетый.
— Мистер Моррис? — наклоняя голову, произнес вошедший.
— O, yes… — не вставая со стула, протянул мистер руку.
— Василевский…
Легкий наклон головы в мою сторону.
Не знаю, узнал ли меня г. Василевский, но я его вспомнил сразу, хотя пятнадцать лет прошло с тех пор, как мы вместе страдали в Омске от чересчур бдительного надзора за нами со стороны полицейских аргусов.
— Вы, мистер, как я слышал, — начал Василевский, садясь на предложенный ему стул, — заинтересованы соединением поселка Борового рельсовым путем с Петропавловском. И вам, конечно, также известно, что русское правительство ни в каком случае не разрешит этого. Надо искать русских концессионеров, которые взяли бы постройку на себя…
— Сэр говорит о номинальной концессии?
— Конечно, конечно, мистер… Капитал вашей компании, фирма нашей группы. Мы уже имеем одну такую концессию…
— Когда и где я могу говорить более подробно с сэром?
Они условились, крепко пожали друг другу руки, и Василевский, попрощавшись со мной легким кивком головы, вышел.
Мистер прошелся два раза по комнате, а потом, засунув руки в карманы брюк, остановился предо мной и с веселой усмешкой произнес:
— Вот и «тошка шапятой» нет… Русские — народ сговорчивый. Запретили английским траулерам работать в северных русских водах — сговорились с архангельскими купцами, и те дали им свой флаг. Нельзя иностранной компании взять концессию — к услугам русская компания…

Вечером я сидел у Василевского.
— Вы — радикал, и вдруг предприниматель, грюндер!.. — недоумевал я.
— Да, и жалею, что раньше не занялся этим… — спокойно ответил англизированный русский делец.
— Но чем это вызвано?
— Странный вы человек! — с усмешкой произнес Василевский. — Вызвано жаждой деятельности, деятельности кипучей и…
— И жаждой наживы, — перебил я, повышая тон, — но ведь это принцип щедринского ташкентца, у которого была одна идея: жрать, жрать и жрать…
Василевский поморщился.
— Ну, зачем уж так сильно… Просто из двух зол выбираю меньшее: или мотаться по канцеляриям, что мне не по душе, или, оставаясь свободным человеком, так или иначе двигать жизнь, будировать мысль… Предпочел последнее, тем более…
— Тем более — это и целесообразнее с точки зрения жратвы, — снова не утерпел я, возмущаясь спокойным тоном англизированного экс-радикала.
— Вы все упираете, выражаясь вашим языком, на жратву. Да, грешный человек, люблю покушать, предпочитаю вкусный соус простой дешевой подливке… Когда я бываю в Петербурге, я завтракаю у Кюба, обедаю у Эрнеста… Но не в этом дело. Русское правительство, взявшееся за «поворот страны на путь культуры и прогресса», сейчас более, чем когда-либо, прозябает в своей косной неподвижности, а на инициативу и активные выступления общественных организаций и отдельных групп могут рассчитывать одни наивные мечтатели… извините, вроде вас…
— Поэтому вы…
— Поэтому мы, т. е. я и мне подобные сэры, решили способствовать приложению в стране таких энергичных элементов, как английские и американские предприниматели-капиталисты. Пусть они наживают миллионы за счет Сибири, но зато и будят дремлющие силы края…
— А кроме того, — перебил я, вставая с кресла, — кое-кто и из русских грюндеров руки погреет около этого предпринимательского пожара.
Мы расстались, вероятно с тем, чтобы больше никогда не встречаться.
И. Сурин.
___________
Вот такие подробные и увлекательные дорожные впечатления И. Сурина, типичная бизнес поездка деловых людей 1911 года, из второй части которых видно, что по законодательству Российской империи иностранные граждане и компании не могли владеть земельной собственностью, крупным производством и владеть концессиями. Но этот закон обходили, формально оформляя права собственника на российские компании, которые за определенную плату предоставляли такие услуги. Но как же актуальны эти дорожные впечатления сегодня: поведение, разговоры, оценки, встречи, переговоры, характеры, мотивация. Сменились эпохи, империи, государства, уклады, социальные устои, а модель поведения представителей иностранного капитала и зарубежных политических элит по отношению к Исторической России, к ее территориям, природным богатствам, ресурсам, ко всем народам, живущим в гражданском и межнациональном согласии, не меняется.
В заключении привожу вывод, отчасти наивный, отчасти эмоциональный, опубликованный блогером ЖЖ Yosikava «О различіи русскихъ и иностранныхъ капиталистовъ: Сейчасъ когда міръ наживы и чистогана захватилъ просторы нашего Отечества, давайте вспомнимъ съ умилённой слезою въ очахъ чинныхъ и благородныхъ русскихъ предпринимателей времёнъ Имперіи, восхитимся ихъ безкорыстію и добропорядочности!».

Предприниматели Российской империи в большинстве своем были добропорядочными от того, что были богобоязненными. Главной целью деятельности этих людей становилось не осуществление посредством накопления приобретательства, а стремление к продуктивному использованию капитала, повышению рентабельности производства. Они своей жизнью доказали, что экономика есть лишь необходимое условие и средство человеческой жизни, но не цель ее, не высшая ценность и не определяющая причина.

Высшие цели жизни не экономические и не социальные, а духовные. Служение обществу они воспринимали как выполнение своего патриотического долга. Именно это нам необходимо сейчас в столь сложное современное время. А еще, нам надо быть сейчас всем вместе, несмотря на то, что в границах СССР после 1991 года были образованы независимые национальные государства. Только объединение усилий бывших братских республик Советского Союза, который был создан в границах Исторической России, повысит экономическую, политическую, культурную, демографическую, военную конкурентоспособность и привлекательность наших стран в мире усложнения противостояний и глобальных вызовов и угроз современности.

А.И. Щербинин, историк.
г. Москва.